Живут во мне воспоминания...1941г.-1948г.

"Кто-то из моих друзей как-то обмолвился, что я какая-то скользкая. Я попробовала обидеться, но отчасти успокоилась: галоша скользкая, но полезная, хотя и мало уважаемая. Меня больше устраивает валенок: мягкий, теплый, грубоватый и туповатый. Правда, мне говорили, что я иногда достаточно остроумна.

В другой раз я, как обычно, в компании рассказывала о собаках. Собака ломает ногу, а я не слышу визга. Кабан летит на нас, а я не боюсь (хотя известно, что нападающий зверь – страшная штука). Громко делаю вывод: я не вижу и не помню плохого. «Ну ты и хорошего не помнишь». 

Тут уж я взъелась – всё – сажусь писать мемуары! Вспомню всех, кто сделал мне хорошее. Постараюсь никого не забыть. Вероятно, буду описывать случаи по календарю (начиная года с 1943-го…) О родственниках, наверное, писать не стоит – они обязаны делать добро. Вне этого сочинения может оказаться много людей. Если получится – можно продолжить мемуары вообще.

1941-45 гг. Эвакуация. Ярославская область.

Тройняшки: Верка, Надька и Любка, и Манька из другого дома. Старше меня на три года. Зинка – товарка и еще две девочки помладше. Все деловые, умелые, чернопятые матерщинницы. Говорить на «О» я научилась довольно быстро, а когда пыталась повторить их слова, встречала удивленное непонимание. Пятки мои тоже черными не получались. И никаких осложнений в общении. Ну могли обозвать длинноногой (длинноляхой) опёнкой – вроде обижаться не на что. Брат меня утешал: «Назови их коротконогими ёжиками!».  И никаких ссор, тем более (как сейчас) драк. В лесу помогали наполнить земляникой мою кружку (которая вроде вправду была больше, чем посудины у других) и если я скромно шла по деревне, стесняясь подойти к их компании, обязательно звали: «Татка, иди к нам!».  При коллективной работе в поле «от руки до руки» они, вроде, поворачивали еще не дойдя до моей руки. А что сделаешь – слаб человек. Зато было приятно смотреть с соседнего холма на выполотый нами участок овсяного поля! В маминой трудовой книжке появилась запись: «прополка овса – 80 соток (8/10 трудодня) – мой заработок – единственный. Остальные работы – семейно-коллективные, а косить и жать серпом я тогда не умела. Остальные работы – семейно-коллективные, а косить и жать серпом я тогда не умела.

Сейчас расскажу, как меня хотели обидеть, а я не обиделась: ерунда всё. Этот случай очень попадает в современную действительность, даже в политику: одна бабка эвакуированная пожаловалась, будто мы с Любкой забрались в их огород (до сих пор не знаю, где у них огород). 

Спустя немного ее внуки стояли посреди деревни на мостике (сантиметров 60 до дна травянистой ложбинки). Мальчик то ли ковырял в носу, то ли сосал палец, и глядя на меня упал с мостика. Девочка тут же закричала, что я толкнула. А я еще метров пять не дошла до них. Ну чем ни Обама? Или Европейский Союз?

1945 – 1948,  женская школа

Группа девочек, которых я считала своими. С Валей Лимовой, вероятно, была бы крепкая дружба, но через год-полтора она уехала в Москву. Навсегда. С Диной Чаловой (очень положительная девочка) приятное общение только в школе. Потом найти не удалось. С Таней Качуриной в наилучших отношениях до сих пор. Над Машей Сорокиной и (каюсь) еще одна – такая маленькая и плотненькая – мне удавалось даже верховодить (чего не было ни раньше, ни потом). Я могла взять их под руки и пройтись по коридорам школы или подбить в поход – пить лимонад в буфете Бассейной Бани. Эти девочки почему-то терпели меня, хотя было не за что. К тому времени я превратилась в троечницу и похуже. Отличных успехов и похвал в деревенской школе – здесь было мало. Но ни в классе, ни среди подружек я не чувствовала себя туповатой недотепой – за это им благодарна! Группа девочек, которых я считала своими. С Валей Лимовой, вероятно, была бы крепкая дружба, но через год-полтора она уехала в Москву. Навсегда. С Диной Чаловой (очень положительная девочка) приятное общение только в школе. Потом найти не удалось. С Таней Качуриной в наилучших отношениях до сих пор. Над Машей Сорокиной и (каюсь) еще одна – такая маленькая и плотненькая – мне удавалось даже верховодить (чего не было ни раньше, ни потом). Я могла взять их под руки и пройтись по коридорам школы или подбить в поход – пить лимонад в буфете Бассейной Бани. Эти девочки почему-то терпели меня, хотя было не за что. К тому времени я превратилась в троечницу и похуже. Отличных успехов и похвал в деревенской школе – здесь было мало. Но ни в классе, ни среди подружек я не чувствовала себя туповатой недотепой – за это им благодарна!

И еще я должна бесконечно благодарить Валентину Николаевну Китайгородскую. Она начала мою биографию и определила судьбу. Из школы (куда я на урок географии принесла  макет северного стойбища из воска, бумаги и проволоки) меня послали к ней в скульптурный кружок во Дворце Пионеров. Там были ребята, которые лепили лучше меня – мальчик по имени Ростислав такого оленя слепил! А В.Н. возилась со мной, объясняя, что не надо облизанным пальцем заглаживать спинку лошади. Работать надо, и будет гладко. Хвалила «девочку за вшиванием» и «крадущуюся кошку». Сдала фотографии, собрала документы и отправила меня в  СХШ. На экзаменах обнаружилось мое полное непонимание акварели. Помогла соседка. Я поступила с тройками, а ее больше никогда не видела. Ценой своей жизни она выручила меня. Спасибо!"

Продолжение следует...